Горьков — РБК: Нефти хватит настолько, насколько будут развиты технологии

Читать в полной версии

Об уголовных делах и увольнениях в «Росгеологии»

О том, когда закончится нефть

О новых рынках и беспилотниках в Африке

Докапитализация «Росгеологии»

Декарбонизация и «новая» экономика

— Вы возглавили «Росгеологию» в апреле 2019 года. Что получилось и не получилось за это время?

— Два с половиной года назад были две проблемы: высокая коррупция и очень высокий уровень неисполнения госконтрактов. После моего прихода в 2019 году мы разработали новую стратегию, приняли новые ценности и заняли последовательную позицию неприятия коррупции. Результатом этого стало то, что РСПП в 2021 году включил «Росгеологию» в топ-20 компаний с точки зрения уровня противодействия коррупции.

На начало 2019 года у нас было неисполнение госконтрактов на 4,9 млрд руб. В 2020 году удалось поломать эту тенденцию, сократив отставание вдвое, до 2,5 млрд руб. Сейчас неисполнение на уровне 600 млн руб.

И это несмотря на то, что система госконтрактов на ГРР (геологоразведочные работы. — РБК) не изменилась — их как заключали с опозданием на 6–12 месяцев, так и продолжают. Особенностью нашей работы является сезонность, из-за просрочки в несколько месяцев мы можем потерять год, например, на шельфе в Арктике. Но даже при геологоразведке твердых полезных ископаемых [на суше] в Сибири, где работы ведутся летом, если контракт заключается только в августе или сентябре, как успеть сделать мобилизацию людей и техники? Если не успели, считайте, вы тоже упустили год.

— В рамках борьбы с коррупцией кого-то конкретно поймали и наказали?

— Да, у нас было заведено несколько уголовных дел, много увольнений. Мы фактически обновили большую часть управляющих директоров. К примеру, в научном кластере на руководящих должностях работали люди, занимавшиеся до этого розничной или оптовой торговлей. Сейчас наш ведущий институт Сибирский НИИ геологии, геофизики и минерального сырья возглавляет академик РАН Михаил Иванович Эпов [кандидат физико-математических наук, доктор технических наук, профессор].

— Нужно менять систему заключения госконтрактов?

— Конкурсы на госконтракты нужно проводить заранее, к примеру, в декабре того года, который предшествует году начала работ, а подводить итоги — хотя бы в первом квартале следующего года. Это позволит нам провести мобилизационные работы, построить нормальный процесс и сформировать бюджет. Сейчас у нас большая волатильность бюджета. В этом году Роснедра готовятся концептуально менять систему заключения контрактов.

— Смена руководства Роснедр в июне 2021 года повлияла на ваши взаимоотношения?

— У нас всегда были достаточно конструктивные взаимоотношения [c Роснедрами], мы постоянно общаемся и проводим совещания. Никогда не было конфликта, [его наличие] всегда было преувеличением в значительной степени.

— Как вы относитесь к идее главы «Справедливой России» Сергея Миронова, который предложил президенту Владимиру Путину объединить Роснедра и «Росгеологию»?

— В советский период геологическая отрасль была одним из сильных драйверов экономики, но в 1990 году произошел резкий обвал, и с тех пор геологическая отрасль находится в загоне. В СССР было Министерство геологии, которое включало в себя производственные структуры, было огромное количество экспедиций и так далее. Сейчас Министерство природных ресурсов и экологии больше отвечает за политику, стратегию и регуляторику. Сделать такое же Министерство геологии уже невозможно, потому что у нас другая Конституция, и министерство не может выполнять физический объем геологоразведки.

«Росгеология» — акционерное общество, нас можно приватизировать или докапитализировать. Объединить [c Роснедрами]? Мы не являемся органом управления. Ни в России, ни в мире нет такой формы объединения — мы выполняем разные задачи.

Но реформа, очевидно, назрела и обязательно нужно усилить значимость геологии в стране, потому что у нас заканчивается поисковый задел и отрасль недоинвестирована. Сейчас сохраняется какой-то запас, и мы движемся по инерции, а что будет через 30 лет? Очень важно комплексно решить задачу по воспроизводству запасов и расширению минерально-сырьевой базы, четко определив полномочия и ответственность, а как будет выглядеть структура — это всегда дело второе.

— Глава «Полюса» Павел Грачев заявил в интервью РБК, что золотодобывающая отрасль России через 10–20 лет может столкнуться с недостатком запасов. В Роснедрах на это ответили, что при нынешнем уровне добычи золота хватит на 36 лет. Кто из них прав?

— Роснедра и Павел Грачев говорят про разные субстанции: Роснедра — про общие запасы, а Павел — про запасы, которые экономически эффективно добывать, потому что могут быть запасы с очень низким содержанием [металла в руде], расположенные на краю света, где нет инфраструктуры и т.д. Если говорить про экономически [рентабельные] запасы, я согласен с главой «Полюса».

— На сколько нам хватит нефти и газа?

— В 1980-х годах даже в фильмах говорили, что нефть точно уже закончится в 2020 году. С тех пор мировая индустрия, включая Россию, Соединенные Штаты и Саудовскую Аравию, увеличила добычу нефти. Нефти хватит настолько, насколько будут развиты технологии. Крупных месторождений-гигантов в последнее время не обнаруживается, но мир не ушел в добычу нефти на шельфе на глубине больше 500 метров. А изученность Мирового океана всего 10%, то есть мы в принципе просто не понимаем до конца, какими мы обладаем богатствами.

— На совещании у президента Владимира Путина в начале сентября Грачев выступил с рядом предложений по увеличению геологоразведки в России, включая расширение «заявительного» принципа: он позволяет любой частной компании осуществлять геологическое изучение на неразведанном участке недр с последующим получением добычной лицензии, упрощение работы юниорных компаний и др. Когда могут быть приняты эти изменения?

— У нас действительно большое количество лицензий было выдано по заявительному принципу. Считаю, что нужно упростить оборот поисковых лицензий, потому что сейчас лицензия — это просто бумажка, ее нельзя заложить, то есть банки не воспринимают ее как некий актив. При этом в мире лицензии находятся в свободном обороте. На совещании с президентом это было заявлено и поддержано министром [природных ресурсов и экологии Александром] Козловым.

Большие компании не любят брать на себя геологический риск, особенно на маленьких и средних месторождениях, где могут работать юниорные компании, как в Канаде и Австралии, [где до 75% открытий новых месторождений приходится именно на юниорные компании]. Но у нас юниорное движение пока не развито, сейчас у нас юниорная компания — это физическое или юридическое лицо, которое финансирует свою деятельность собственными деньгами, которое не может выйти на рынок и привлечь финансирование.

Мало того, у них вообще нет никаких законодательных преимуществ. Для этого должна быть создана целая экосистема — оборачиваемость лицензий, специальная юниорная биржа, фонды, которые будут финансировать их деятельность (таких фондов в России сейчас тоже нет), и регуляторика. Нужны меры государственного стимулирования для таких компаний — например, вычеты из налогов или отложенный налог: к примеру, добился результата, тогда заплатишь налог. Мы это обсуждаем с Минэком на рабочей группе.

И самая главная проблема — нет инструментов финансирования и формирования «экзитов» этих компаний. Должны быть созданы условия, чтобы их [или их лицензии] можно было покупать. В этом заинтересованы крупные компании, которые хотят увеличивать запасы.

— Как решить эту проблему? Нужно создавать специальный государственный фонд?

— Для этого необязательно создавать государственные фонды, фонды могут быть и частные. В июне мы объявили о создании такого фонда по финансированию юниорного бизнеса, он запускается в следующем году. Надеемся, что придут разные институциональные инвесторы и это будет первый шаг для того, чтобы создать такой финансовый инструмент. В следующем году совместно с правительством Казахстана мы создаем в Астане Евразийскую юниорную биржу.

Мы также создали компанию «РГ-Консалтинг», которая осуществляет консультирование и поддержку как раз юниорных компаний. У этих компаний не хватает качественных квалифицированных кадров, им нужна правильная геологическая экспертиза. Это сотни недропользователей, которым мы можем оказать профессиональные услуги, в том числе геологические. К тому же это еще и толкает общий процесс геологоразведки в стране и постановки запасов [на баланс]. То есть мы смотрим на это системно.

— Как у вас поменялась структура контрактов во время пандемии?

— К сожалению, в 2021 году не было госконтрактов по разведке шельфа, которые ранее составляли большой объем заказов, их не будет и в 2022 году. Первые работы на шельфе планируются только с 2023 года. Это существенная проблема, потому что мы вынуждены содержать в простое суда. Я считаю, что единственный выход из этого — создание госпрограммы, которая обеспечила бы планомерную загрузку судов и последовательное геологическое изучение шельфа.

В геологии невозможно взять и найти полезное ископаемое, нужен цикл от пяти до десяти лет. Если цикл ломается, вам приходится начинать все сначала, особенно в труднодоступных местах, где мобилизация людей и техники требует минимум полгода. Чтобы подготовить бурение глубокой скважины в удаленном месте, мы строим сотни километров дорог и тащим иногда до 5 тыс. т оборудования — зачастую водным путем или вертолетами, где-то используем зимники.

— Как теперь распределяется в выручке «Росгеологии» доля государственных и коммерческих контрактов?

— Раньше было 60% государственных контрактов, 40% коммерческих. В некоторых направлениях, как твердые полезные ископаемые, 95% приходилось на госконтракты. В 2021 году у нас более 50% контрактов — коммерческие. Это связано с тем, что шло постоянное снижение объема государственных заказов. Мы выполняем контракты для различных российских компаний, в том числе для крупных нефтегазовых компаний («Газпром», ЛУКОЙЛ, «Роснефть», «Газпром нефть») и компаний, которые занимаются добычей твердых полезных ископаемых, — «Полюс», Polymetal и УГМК.

— Какое соотношение твердых полезных ископаемых (ТПИ) и углеводородов в ваших контрактах?

— Сейчас ТПИ занимает около 25%, потому что в 2020 году не было контрактов на шельфе и мы сильно переконфигурировались. При этом раньше наша задача была получить не меньше 10%. Выручка по твердым полезным ископаемым в 2019 году была 4,5 млрд руб., сейчас где-то 9 млрд руб. Мы хотим ее довести до 20 млрд руб. к 2025 году. Мы считаем, что этот план достаточно амбициозный, но реалистичный.

— Какая часть выручки «Росгеологии» приходится на международные контракты?

— Сейчас доля международных контрактов около 10%. Пандемия несколько замедлила наше движение к цели. Но мы успешно завершили достаточно большой контракт в Индии в 2021 году, сейчас осуществляется контракт по сейсмике в Северном море с компанией ION Geophysical. Мы собираемся сделать один из крупнейших интеллектуальных проектов для Объединенных Арабских Эмиратов — по интерпретации и переоценке сейсмики, которая была сделана за последние 30 лет. Там очень большой объем информации, исчисляемый петабайтами, для этого придется привлекать не один, а даже два суперкомпьютера.

В свое время Советский Союз много сделал в Африке и остался большой объем геологической информации. Мы стараемся эту информацию актуализировать (в основном по твердым полезным ископаемым) и предложить нашу комплексную услугу по геологии таким странам, как Алжир, Судан, Бенин, Экваториальная Гвинея и Ангола. С 1 ноября мы выходим на полевые работы в Судане, поисковая задача — картирование (создание карт геологического содержания. — РБК).

Другое направление «международки» — впервые с 1990-х годов мы вернулись в страны СНГ, в которых были утеряны наши позиции по геологии. Мы работаем сейчас в Узбекистане на Аральском море. Оно претерпело большие изменения, что только усложнило задачу по геологии. Если раньше там была вода и нужны были суда, которые делают сейсмику при глубинах 20–30 метров, теперь оно усохло. Зимой Арал частично наполняется непроходимой жижей, но мы обладаем технологиями с амфибиями, позволяющими работать как в воде, так и на суше или в таком состоянии болота или грязи. Мы также реализуем контракт в Монголии, где только что закончили полевые работы.

В ходе «Российской энергетической недели» мы обсуждали потенциальные возможности на шельфе Мьянмы. Будем решать вопросы с финансированием, потому что, к сожалению, у Мьянмы, как у многих других стран, нет в бюджете собственных средств [для геологоразведочных работ]. Перспективный рынок — Персидский залив. Поедем на нефтегазовую выставку в Эмиратах ADIPEC, там делаем большое представление. Надеемся, что нам позволят заключить контракты не только на жидкие, но и на твердые полезные ископаемые.

— Эти контракты позволят вам достичь ориентира в 30% выручки?

— Да, это наша цель к 2025 году и мы ее не меняем. На это нацелены инвестиции, в том числе в беспилотники, которые, мы считаем, очень хорошо будут работать не только в российской действительности, но и, например, в Африке. Они позволят там резко снизить себестоимость аэрогеофизических работ.

— Где вы будете кредитоваться на существующие и будущие контракты?

— Мы уходим от классического кредитования к облигационным займам. В России банки в основном дают кредиты на год, а у нас цикл построен немножко по-другому, для нас важно более длинное финансирование. В начале 2020 года у нас 90% кредитного портфеля было на годичных контрактах с соответствующими проблемами, но мы провели большую работу с банками, и сейчас — всего 10% (чистый долг компании на 1 июля 2021 года составил 11,55 млрд руб.). Наша цель в этой конструкции двигаться дальше. Недавно мы очень неплохо разместились (трехлетние облигации на 6 млрд руб. под 9% годовых), и более 20% — это были частные квалифицированные инвесторы. У нас есть план на 2022 год, мы хотим сделать программу облигационных займов, позволяющую нам иметь трехгодичный цикл, в который полностью укладывается наш производственный цикл.

— На какую сумму планируете в следующем году размещать облигации?

— Мы пока не определили. Посмотрим, как закончим год, потому что у нас обычно очень много денег приходит в конце года — основные контракты в четвертом квартале.

— Какой прогноз по финансовым результатам у вас на этот год?

— Я думаю, что мы будем в прибыли.

— «Росгеология» давно просит правительство о докапитализации. Какова сейчас необходимая сумма? Правительство решило выделить компании 15 млрд руб. на три года.

— Обсуждается предоставление «Росгеологии» 15 млрд руб. [на три года], но точная цифра до нас пока не доведена. Эти деньги должны пойти на инвестиции в первую очередь в технологическую модернизацию.

В этих объемах (15 млрд руб.), к сожалению, проблему технической оснащенности «Росгеологии» полностью не решить. У компании в начале 2019 года было около 90% изношенности оборудования и техники. С 2019 по 2021 год нам удалось вложить больше 10 млрд руб. собственных средств в оборудование и снизить износ техники до 80%. В 2021 году инвестиции в модернизацию составили около 3,2 млрд руб. — мы закупали лабораторные комплексы, беспилотники, буровые установки и т.д. Мы инвестировали очень точечно, туда, где будет эффективность и загрузка в следующий период. К примеру, в Восточной Сибири нам нужно было обновить парк сейсморазведочных 3D-партий, потому что этот регион является центром их применения. Там активно работают «Роснефть», «Газпром», ЯТЭК и Иркутская нефтяная компания. Сейчас оборудование, в которое мы инвестировали в 2020 году, загружено под завязку.

Мы заменили старую тяжелую буровую на новую, нам помогли екатеринбургская компания УСПК и Минпромторг. Сейчас имеем самую сложную и тяжелую в России буровую для глубокого параметрического бурения. Она уже пробурила более 1500 метров. Мало кто достигает такой скорости [окупаемости] инвестиций.

Конечно, нам необходима докапитализация. Но важно, чтобы она была синхронизирована с объемами контрактов. Наши инвестиции в модернизацию оборудования привязаны как к действующим, так и к потенциальным контрактам на следующий год (коммерческим и государственным). Мы не будем проводить модернизацию ковровым способом, потому что это бессмысленно.

— Вы оценивали потребность компании в 65 млрд руб. в течение десяти лет. На что планировали потратить эти деньги и сохраняются ли шансы их получить?

— Мы просили [у правительства] 25 млрд руб. в 2019 году. Это позволило бы сократить износ оборудования с 90% до менее 50%. К сожалению, 12–15 млрд руб., о которых сейчас идет речь, не позволят перейти границу в 50% износа. Кроме того, выросла инфляция, сильно подорожал металл, что сказывается на цене оборудования.

65 млрд руб. — это была наша оценка для того, чтобы не только привести оборудование «Росгеологии» в состояние очень хорошего качества, но и заниматься созданием нового перспективного оборудования и технологий, которые не имеют аналогов в мире. К примеру, сейчас в геологии используется 90% иностранного программного обеспечения — нужно сделать импортозамещение [хотя бы] части этого ПО.

— Глава Минприроды Александр Козлов заявил о планах оцифровать весь объем геологической информации, накопленной более чем за 300 лет, к 2030 году. Нужно ли открывать доступ компаниям к таким данным?

— Традиционно в геологии очень много данных, на их основе нужно создавать платформенное решение. Мы обсуждаем с Роснедрами использование big data [на основе этих данных] по определенным правилам. Понятно, что есть закрытый контур, где особый режим [доступа к геологическим данным] и гостайна. Но мы считаем, что в целом это платформенное решение должно быть открытым, потому что, если это будет собираться и использоваться только одним пользователем (государством. — РБК), маржа будет отрицательная из-за затрат на оцифровку данных. А открытая платформа даст возможность не только зарабатывать [на предоставлении компаниям доступа к данным], но и находить правильные решения с точки зрения геологии и разработки месторождений, что даже важнее.

— Сколько может стоить разработка такой системы?

— Это будет несколько систем, которые будут сложены в платформу, потому что невозможно создать одну такую систему. Мы сейчас отрабатываем, сколько будет стоить центральное место этой платформы, но это не вопрос слишком больших денег. В саму платформу мы не будем инвестировать сами, и «Росгеология» не собирается всем этим владеть. Скорее всего, будет использоваться принцип вроде маркетплейса, где каждый будет иметь более-менее равные права, но и приблизительно равные обязанности. Здесь мы выступаем инициатором как «песочница», чтобы создать эту платформу.

Big data работает с любыми типами информации, в том числе неструктурной. Главное, научиться не столько оцифровывать данные, сколько использовать разные типы данных и их обогащать.

— За создание этой платформы должны платить недропользователи или государство?

— Это должна быть совместная история, потому что есть интерес государства в хранении своих данных и интерес недропользователей получать к ним доступ. Это должна быть возможность правильного и санкционированного доступа к информации. Недавно мы проводили большое мероприятие — открытый научно-технический совет по big data в геологии на базе «Ростелекома», участвовали «Яндекс», Сбербанк и «Росатом», ЛУКОЙЛ, «Татнефть», «Газпром нефть». Мы посвятили часа четыре обсуждению, как это можно построить. К сожалению, [в России] геология очень сильно отстала от финансового сектора, в котором я ранее много проработал.

— Президент Владимир Путин заявил на Российской энергетической неделе, что у России есть план достичь углеродной нейтральности к 2060 году, а в ЕС еще ранее сообщили о планах декарбонизации. Могут ли из-за этого сократиться инвестиции в геологоразведку?

— Когда говорят про углеродную нейтральность, речь идет про углеводороды, это не касается твердых полезных ископаемых. При существенном падении рынка углеводородного сырья в 2020 году, который не восстановился и в 2021 году, происходил бум геологоразведки твердых полезных ископаемых (не только цветных, но и черных металлов). В 2020 году такие работы выросли больше чем на 15%. А в 2021 году не хватает оборудования (буровых станков) для удовлетворения всех заявок на геологоразведку — недропользователи были готовы выполнить на 20% больше работ по разведке твердых полезных ископаемых. Сейчас это все переходит на 2022 год.

Изменение углеводородной политики не будет происходить одномоментно. Европа еще в 2020 году заявляла про углеродную нейтральность, а теперь требует поставить больше энергии, в том числе угля. Жизнь более инертная. А нам еще необходимо будет заместить запасы нефти, которые иссякают в Западной Сибири, месторождениями Восточной Сибири.

Изученность запасов Восточной Сибири находится в начальной стадии, поэтому на первом этапе геологоразведка там, наоборот, должна быть увеличена. Там более сложные месторождения, поэтому нужно будет применять новые технологии. В связи с трендом на углеродную нейтральность появляется еще одно направление — очень большая потребность в металлах новой экономики (литий, кобальт, германий, стронций и так далее), они достаточно сложно ищутся. Но я считаю, что туда должна смещаться геологоразведка, потому что это позволит нам смотреть вперед.

— Какое место могут занять металлы «новой» экономики в общем объеме геологоразведки?

— Пока небольшое, но со временем, в зависимости от темпа роста потребности, рынок, конечно, будет увеличиваться. Еще одно новое направление геологоразведки — утилизация СО₂. Есть разные идеи по использованию для этого различных видов пластов, где он будет храниться и утилизироваться. Поэтому даже в этой [«зеленой»] повестке место геологии может быть достаточно серьезное.