Наша эра: как Первая мировая война сформировала современный мир
11 ноября исполняется сто лет событию, которое в России (о Советском Союзе я и не говорю) не привыкли вспоминать. Конечно, речь идет о дне окончания Великой войны, ставшей для европейских государств испытанием, через которое далеко не все сумели пройти. В числе несумевших и Российская империя, и долгие десятилетия те, кто идентифицировал себя с ней, не имели особого повода отмечать чужую победу, а наследники тех, кто ее свергал, праздновали совсем иные годовщины.
Между тем события, которые случились во время Великой войны и в непосредственной связи с ней, очень важно было бы оценить с позиций сегодняшнего дня.
Военные «трофеи»
Во-первых, войну начали империи, истинные или воображаемые интересы которых распространились далеко за пределы национальных метрополий. На протяжении последней трети XIX и в начале ХХ века они были озабочены разделом мира, выстраиванием зон влияния и изобретением идентичностей, которые позволяли обосновывать возникающие требования. Итогом войны стал крах всех четырех континентальных абсолютистских европейских держав, которые приняли в ней участие, — Российской, Германской, Австро-Венгерской и Османской, и хотя противники трех последних, прежде всего Великобритания и Франция, казалось, укрепили свои позиции, война стала провозвестником конца имперской эпохи. Многие прежние колонии обрели независимость; некоторые перешли из рук в руки уже как подмандатные территории Лиги Наций, дававшей определенные гарантии их населению.
Во-вторых, радикально изменились стратегические и тактические принципы ведения войны, усовершенствовались и средства борьбы. Следствием стали резко возросшая цена войны, невиданные ранее разрушения, а также непомерные жертвы среди гражданского населения. Это, в свою очередь, обусловило не до конца еще осмысленный факт: именно Великая война впервые принесла такой ущерб, который принципиально не мог быть компенсирован странами, которые ее развязали. Если во все прежние века победители получали щедрую добычу, а контроль над новыми территориями обеспечивал дополнительные выгоды, то репарации в 269 млрд золотых марок, наложенные на Германию по Версальскому договору, так никогда и не были выплачены, а затраты на войну во многом разорили победителей (экономика Франции была отброшена к уровню 1888 года, а Великобритания утратила роль мирового гегемона вместе с фунтом как глобальной валютой). Иначе говоря, основным уроком войны 1914–1918 годов (правда, плохо усвоенным поначалу) стало то, что войны нового типа несовместимы с экономическими выгодами для отдельных их участников.
В-третьих, иррациональность Великой войны обеспечила подъем столь же иррациональных политических сил и движений. Идеологии фашизма и коммунизма выросли из националистических и социалистических течений буквально за несколько лет, их адепты начали приходить к власти либо на завершающем этапе войны, либо в первые годы после ее окончания. Тоталитаризм как новый метод управления, опирающийся на сплочение большей части народа вокруг вождя и на методичный государственный террор в отношении несогласных, неслучайно появился после нескольких лет войны, радикально повысившей социальный болевой порог, за которым начиналось неприятие насилия. Тоталитаризм в самых разных его проявлениях — идеологическом, националистическом, религиозном — стал важнейшей отличительной чертой ХХ века и пытается воспроизводиться по сей день.
В-четвертых, Великая война случилась в период, когда оказалось полностью закреплено доминирование индустриального мира над глобальной периферией. Такой конфликт не смог бы случиться, если бы на рубеже XIX и ХХ веков передовые страны не превратились в массовые общества, экономически подчиненные предельному рационализму и эффективности. Конец войны и последовавшие затем события доказали значимость технологического прогресса и масштабного индустриального производства не только для успеха, но и для банального выживания обществ. Этот конфликт был последним, в котором технологически отсталые доиндустриальные общества пытались противостоять современным державам. Масштабы территории и запасы сырья, степень развития аграрного сектора и в какой-то степени даже численность населения были девальвированы как факторы великодержавности, каковыми они были в течение нескольких столетий. Технологии стали лицом послевоенного мира, а потребности военных — одним из важнейших факторов обеспечения технологического и промышленного прогресса.
В-пятых, нельзя не отметить, что вполне рациональной, хотя поначалу не слишком успешной реакцией многих политиков на ужасы Великой войны стали попытки создать систему того, что сейчас называется global governance. В 1920 году была учреждена Лига Наций, в 1923-м опубликован манифест Ричарда Куденхове-Калерги об образовании единой Европы, в 1929 году эта идея в достаточно оформленном виде была высказана премьер-министром Франции Аристидом Брианом. Концепция наднациональных институтов берет свое начало именно в первые послевоенные годы, как и представления о гуманитарных интервенциях, внешнем неколониальном управлении, скоординированном ответе на агрессию. Правда, в 1920-е и 1930-е годы эти идеи оставались оторванными от многих экономических и социальных трендов и потому не смогли предотвратить нарастание военной опасности и развязывание новых конфликтов, сама по себе данная линия стала не менее значимой для ХХ века, чем подъем авторитарных и тоталитарных движений.
В-шестых, после завершения войны, как бы это ни противоречило многим традиционным представлениям, были заложены основы современной глобальной экономики. Начал меняться главный вектор международной торговли: от внутриимперской, или колониальной (которая господствовала в годы «первой глобализации» на рубеже веков), на торговлю крупнейших метрополий друг с другом. И хотя первые послевоенные десятилетия не были простыми с экономической точки зрения, именно новый тренд привел к тому, что распад колониальной системы в 1940-е и 1950-е годы практически не помешал быстрому хозяйственному росту в крупнейших экономиках, а начиная с последней четверти ХХ века глобализация стала важнейшим фактором экономического развития, закрепляя новую взаимозависимость мира и стимулируя развитие как передовых, так и периферийных и постколониальных экономик.
Можно и дальше продолжать перечисление тех новых явлений и трендов, которые оказались порождены войной 1914–1918 годов. Обычно говорят, что начало войны стало концом длинного XIX века и ознаменовало собой подлинное начало ХХ. На мой взгляд, с бóльшим основанием можно утверждать, что Великая война открыла ту современность, в которой все мы живем и сегодня: глобальный мир, не гарантированный от тоталитаризма и насилия; реальность, в которой война давно стала экономически контрпродуктивной и подрывающей любые авторитарные правительства даже в случае их кажущейся успешности; планету, экономически все более взаимосвязанную и постепенно превращающуюся в совокупность прочных интеграционных объединений. Сегодня этому миру исполняется сто лет, и это серьезный повод задуматься о нашем месте в нем.
Неудобная современность
Россия, как бы к этому ни относиться, стала одной из провозвестниц современного мира, я бы даже сказал, что советские историки, отсчитывавшие новейшую историю с Октябрьской революции, не слишком-то и ошибались. Она породила и пережила один из самых страшных тоталитарных режимов; на своем опыте ощутила, чем может обернуться новая война; создала настолько индустриализированную экономику, что в ней практически потерялся сам человек; продемонстрировала возможности технологий и даже сформировала глобальную коалицию строивших социализм стран. Однако чем дальше развивается современный мир, тем яснее становится, от чего он уходит и к чему идет: какие появляются технологии и какие отмирают; каким новым содержанием наполняется суверенитет в эпоху интеграции; как совершенно универсальные права человека рождают разнообразие социальных практик и утверждают права меньшинств.
Кажется, что Россия приняла рожденную Великой войной современность как явление, но не смирилась с ней как с процессом, и поэтому сегодня разочаровалась в ней, стремясь вернуться в прошлое, где империи делят зоны влияния и управляют подмандатными территориями; где пространства значат больше, чем люди, а природные ресурсы важнее интеллектуальных; где нет интеграции равных, а есть право сильного; где авторитаризм предпочтительнее демократии. Наверное, этому новому старому тренду можно найти десятки объяснений, но мне кажется, что одним из важнейших является тотальное пренебрежение к памяти закончившейся сто лет назад Великой войны.