Решать нерешаемое: в чем была мудрость Людмилы Алексеевой
Она была удивительно молодым человеком. Звучит банально, но так и было. Очень боялась что-то начать забывать, поэтому все время учила стихи, языки, новые слова, новые песни. И поэтому ничего не забывала.
Очень любила вечеринки. В ее квартире на Старом Арбате едва ли не каждый день была вечеринка. Водка, вино, грузинская еда — ей помогала по дому многодетная семья, выходцы из Грузии. И чтобы была гитара, чтобы непременно пели.
Именно так она последние годы ухитрялась решать многие задачи, коммуницировать с людьми, обсуждать и заслушивать доклады, согласовывать несогласуемые позиции в судах, сообщать о важном, мирить непримиримых, решать нерешаемое, формулировать непроизносимое.
Прежде всего она была мудра. Не умна, не начитана, не опытна, а именно мудра. Некоторые ее решения и поступки вызывали поначалу оторопь: ну какого черта Людмила Михайловна, ну зачем просить у Путина за бывшего сенатора Изместьева, есть же Сенцов, есть Кирилл Серебренников, есть Юрий Дмитриев? Ну какой Изместьев?
Да потому что она уже знала, что за Серебренникова просить бесполезно. И знала, что Дмитриева спасут (не знала, что дело обернется повторным арестом — это невозможно было себе представить). И понимала, что разговор о Сенцове — это для тех, кто хочет выглядеть красиво. Кто в белых одеждах. Практического смысла в этом разговоре с Путиным нет. Она просто испортит отношения, и все. Не с Путиным — с другими людьми. И поэтому она попросила за Изместьева как за социально близкого к этим ко всем. Понимая, как это будет воспринято.
И восприняли плохо, и экс-сенатору не помогли. Она переживала. Очень переживала. А ей было уже за 90.
Попробовал бы кто-нибудь не взять трубку, когда она звонит. А она куда попало с пустяками не звонила. Когда ее, 90-летнюю, выталкивали из судов приставы, она молчала. Она никому не звонила, хотя могла бы. Всем бы головы показательно сняли бы. А они просто выталкивали немощную старуху, не ведая ни страха, ни стыда. Чего бабку-то бояться. Да и не узнали, скорее всего.
Ее забрасывали яйцами, публично били и унижали, ее голова из папье-маше была насажена на кол в молодежном лагере на Селигере и разукрашена свастиками. Когда ее, тогда 82-летнюю, в 2009 году задержали на Триумфальной площади Москвы в костюме Снегурочки — причем не просто задержали, а выхватили из толпы, — быстро стало понятно, что началась спецоперация по разоблачению главного правозащитника России. Аркадий Мамонтов из ВГТРК начал публиковать документы, согласно которым Московская Хельсинкская группа (МХГ) получала гранты из Великобритании (что ненаказуемо), а сама Алексеева имеет американский паспорт, что тоже понятно, ведь она как диссидентка уехала с мужем в 1977 году.
Вторым мужем Людмилы Михайловны был Николай Вильямс, кстати, тот самый, который написал слова песни, хорошо известной благодаря Борису Гребенщикову: «Коммунисты мальчонку поймали, потащили его в КГБ». Математик, сидел, был лишен гражданства. Он уехал. Вместе с женой. В 1993 году, как только стало можно, вернулись. Через три года она возглавила Московскую Хельсинкскую группу.
МХГ — самая старая из действующих в России правозащитных организаций (создана в 1976 году при участии Алексеевой). Способствует содействию выполнения Россией подписанных ею международно-правовых обязательств в области защиты прав человека. Возглавлять МХГ — штука страшно почетная и невероятно хлопотная.
Большой вопрос, кто сможет заменить на этом посту Людмилу Михайловну. Я думаю, что никто. Организации не вечны. Но про то, что этот труд — каторжный, знают только те, кто так трудился. Остальные знают, что есть такое особо почетное место — глава Московской Хельсинкской группы.
Поэтому место будут хотеть. И вот еще, кстати, вакансия открылась — в Совете по правам человека при президенте. Если подсуетиться и его занять, можно прослыть знатным правозащитником. Простите уж, что шучу по такому грустному поводу.
Будут еще и на нашей улице великие правозащитники. Им сейчас лет 30–40, вряд ли их имена широко известны, они делают сейчас важные, но первые или вторые шаги. И явно не собираются быть никакими правозащитниками. Но это не их выбор. Это судьба.