Эстетические разногласия: как страх сорвал постановку балета «Нуреев»
На самом деле во всем виновата техника. Если бы новая смена рабочих правильно закрепила вращающийся над сценой гигантский куб, возможно, премьера «Нуреева» в Большом состоялась в срок, а министр культуры Владимир Мединский даже украсил бы ее своим присутствием. Но куб не провернулся, балетные, по мнению балетмейстера Большого Махара Вазиева, были не на высоте, и в ночь с 7 на 8 июля генеральный директор театра Владимир Урин решил, что премьеры не будет. Решил, судя по всему, сам, без всякого внешнего вмешательства, вызвав этим недовольство труппы, полюбившей режиссера Кирилла Серебренникова всей душой и уверенной, что за три оставшихся прогона «машина» Большого может сделать новый спектакль, а уж довести до ума «Нуреева», работа над которым шла два года, подавно.
Вечером 8 июля во время второго прогона стало понятно, что это было возможно. Прогон, сделанный по просьбе Серебренникова и с согласия Урина, желавшего «зафиксировать» спектакль, то есть снять его на видео для недоверчивых контрольных органов, прошел идеально. И труппа, и рабочие выложились так, как выкладываются не перед каждой премьерой. Растерянный Попечительский совет аплодировал стоя, композитор Илья Демуцкий плакал на сцене, закрыв лицо руками, артисты, прощаясь с «Нуреевым», устроили себе и Серебренникову овацию. Спустя двое суток в Минкульте заявили, что дело было не в неготовности «Нуреева». Неприятная, глупая, обидная для труппы и публики история, строго говоря, только в этот момент стала чисто политической.
Порнография
Во второй половине дня 10 июля источник в Минкульте сообщил ТАСС, что спектакль решили снять не в театре, а в его ведомстве за порнографию. Мединский 8-го числа встретился с Уриным, но никто никому ничего не запрещал — «это не стиль работы министерства»: министр и генеральный директор вместе решили, что такой балет Большому не нужен, рассказал пресс-секретарь Мединского. Кроме факта встречи, мягко говоря, все остальное — это fake news.
Никакой «порнографии» в спектакле не было. Танец трансвеститов на острове Свободы, появившаяся на несколько секунд на заднике сцены иконическая фотография обнаженного Нуреева, сделанная Ричардом Аведоном, и исполнитель главной роли в телесных плавках, то есть как бы голый, на стуле — вот исчерпывающий перечень художественных решений, которые могли вызвать недовольство Минкульта. Однако если считать, что репрезентация мужского полового органа в художественном произведении — это само по себе порнография, то борьбу с ней начинать нужно не с «Нуреева», а со сторублевой купюры Банка России образца 1997 года.
О причинах решения Урина можно в данный момент только спекулировать. Исключив разговор с чутким к порнографии министром (спектакль сняли до разговора, а не после), мы вынуждены принять во внимание несколько не менее идиотских обстоятельств, не имеющих, однако, прямого отношения к качеству «Нуреева».
Театр
Два года назад, когда Урин пригласил Серебренникова в Большой, не было ни дела «Седьмой студии», ни атаки на «Гоголь-центр». Да и вообще в культурной жизни столицы все было немного по-другому. Урин, как говорят в театре, всегда хотел развивать репертуар таким образом, чтобы Большой, с одной стороны, держался корней, но с другой — кроме классики предлагал публике уникальные художественные события, одним из которых должен был стать «Нуреев». Понятно, что в ночь с 7 на 8 июля 2017 года Урин, вероятно, был томим совсем другим желанием: не подставиться и не подставить театр. Кислотная атмосфера лицемерной борьбы за нравственность, насаждаемая Минкультом, Кремлем и клерикальным лобби, не лучшая среда для «Нуреева».
Дело «Седьмой студии» — вот причина снятия спектакля. Когда премьера в Большом не получается у режиссера с именем, но без конфликта с властью, это одно. Совсем другое, когда есть риск или опасение, что не выйдет у Серебренникова, который против собственной воли превратился в мученика погромной кампании власти последних месяцев. Понятно, что технические накладки — формальные поводы придраться. Будь все гладко, возможно, Урин бы не нашел нужных аргументов, чтобы объяснить труппе, почему балета не будет. Но накладки на прогоне 7 июля были, а значит, были и аргументы против спектакля.
Есть и другая причина, уже не художественного и не атмосферного, а аппаратного свойства. В марте 2017 года президент Путин на встрече с Мединским и Уриным сказал, что контракт с генеральным директором Большого нужно продлить. Контракт по представлению Минкульта подписывает правительство, то есть вице-премьер Голодец, покровительствующая труппе и Урину. Проблема в том, что Урин в том же марте отметил 70-летний юбилей. Правительство и депутаты уже заявили, что руководители казенных вузов и больниц, достигнув 65-летнего возраста, должны передавать административные полномочия молодой смене, при большом желании контракт можно продлить еще на пять лет, до достижения 70-летнего возраста. Что делать с руководителями бюджетных учреждений культуры, не ясно: ни законов, ни приказов на этот счет нет.
Генеральный директор Большого театра оказался в странном положении. Ему 70, но однозначно изложенного формального запрета работать дальше нет, хотя из общего духа закона этот запрет и следует. Президент сказал, что работать Урину можно. Контракт с Уриным подписан в 2013 году сроком на пять лет. Чтобы подписать новый контракт и выполнить распоряжение президента, нужно расторгнуть старый, который, кажется (показания чиновников на этот счет разошлись), все еще действует и будет действовать до лета 2018 года. Получается, что у Урина есть вексель от президента, но погасить этот вексель без помощи Мединского генеральный директор не может. Именно Мединский должен проделать всю сложную бумажную работу: подготовить документы для расторжения старого контракта, подготовить новый, внести все это в правительство и так далее.
Министр
Если есть в отмене «Нуреева» заслуга Мединского, то только в этом она и заключается: генеральный директор главного театра страны из-за административного кретинизма и противоречащих друг другу норм зависит от министра культуры, хотя формально подчиняется только правительству. А министр культуры понимает цель своей работы таким образом, что даже не им снятый спектакль чуть не записал себе в послужной список. Последний вопрос: зачем он это делает?
Культурная политика демократического государства должна быть сервисной, а не директивной. Если в обществе нет единения относительно Ленина, Николая II или художественной репрезентации половых органов, министерство должно обслуживать компромисс: вам — мученик, вам — Кшесинская, а вам — Нуреев в телесных плавках. Пусть, так сказать, цветут сто цветов. Но министр Мединский играет в совсем другую политику.
В 1930-х годах немецкий философ Вальтер Беньямин писал, что ответом на фашистскую эстетизацию политики может быть только политизация искусства. Эта формула работает и в обратную сторону - в случаях, когда авторитарная власть начинает интересоваться культурой. Одно из ключевых свойств российского политического режима заключается в том, что эстетизировать свою политику режим не в состоянии: идеи руководства страны ни по форме, ни по содержанию не тянут на художественное высказывание. И руководство начинает бороться с художественными высказываниями как таковыми, то есть руками Мединского политизирует искусство. Пусть и задним числом, подверстывая желание руководства театра перестраховаться к лейтмотиву политического момента.
Министр культуры показывает публике, что его ведомство тоже включилось в борьбу против «враждебных» художественных высказываний, которые с театральных подмостков выходят на улицу. И в этом деле Минкульт будет поэффективнее силовиков. Похоже, что согласие Кремля на радикальную политизацию искусства силами надзорного ведомства в рамках предвыборной кампании Путина уже получено. И если так, то спектакль Кирилла Серебренникова «Нуреев», к сожалению, не последняя жертва этой кампании.