Процедура войны: почему в Сирии не реализовались худшие сценарии
РБК продолжает серию публикаций экспертов Московского центра Карнеги о ключевых событиях российской и международной политики. Однодневная война 14 апреля 2018 года — обнадеживающий пример того, что даже самые заносчивые и не стесняющиеся в выражениях лидеры, хоть Трамп, хоть Путин, пока еще видят разницу между словами и образами, которыми пользуются для внешнего употребления, и реальностью на земле. Слова и образы были использованы такие, что большая сирийская война США против режима Асада казалась лучшим выходом из положения, потому что худшим было прямое столкновение между Россией и США, если бы российский Генштаб выполнил свою угрозу в случае опасности для российских военнослужащих отвечать не только по ракетам, но и по носителям, которые их будут применять: например, по американским кораблям.
Может, и не ответили бы, но, судя по тому, что ни один российский и даже сирийский военный не пострадал, США приняли предупреждение всерьез, а значит, военные каналы связи между Россией и США, в отличие от политических, еще сохранились и работают.
Не воплотился не только первый, но и второй плохой сценарий — это если бы США повторили в Сирии Югославию: не ограничились бы уничтожением нескольких аэродромов, складских и производственных помещений, а разрушили бы министерства и ведомства, телецентры и телефонные станции, мосты, дороги и дворец диктатора, лишив таким образом дееспособности сирийское государство. Или просто нанесли бы непоправимый урон сирийской армии. Всех людей с ружьем с воздуха не перебить, но самолеты, танки и склады — легкая мишень для того, чтобы лишить сирийскую армию военного преимущества над повстанцами.
В те шесть дней, которые прошли между первым твитом Трампа, когда он ядом напитал свои послушливые стрелы, и моментом, когда он эти стрелы выпустил, между Россией и США происходило общение, которое помогло избежать обоих сценариев. Чтобы не выдавать «неназванные источники», достаточно, что в этом признался президент Макрон: его не считают продуктом вмешательства Кремля, и скрывать факт общения с русскими ему не обязательно.
Искушение разом покончить с Асадом для Трампа велико. Этим он показал бы, что умеет справиться с проблемой, в которой завязли Обама и Хиллари. И Трамп, и Асад — каждый по-своему — антигерои западного мира. Возглавив борьбу с Асадом, Трамп приблизился бы к традиционной для президента США роли лидера западного мира, на которую его сейчас не пускают. Разобравшись с «диктатором, убивающим собственных граждан», Трамп хоть отчасти конвертировал бы свою необузданность в геройство. Даже нынешняя операция стала одним из редких моментов, когда он выглядел как глава Запада, руководящий коалицией ответственных правительств, а не безответственный болтун.
Уничтожение Асада или разгром с воздуха его армии, если бы оно случилось, для России было бы ударом, но могло стать циничным, но верным поводом уйти из Сирии, ибо проигрыш союзника скоро был бы уравновешен созерцанием собственной горькой правоты: этнические и религиозные чистки, разграбленные памятники, новые тысячи погибших и беженцев, распад страны на еще большее количество воюющих за себя анклавов — все, что с неизбежностью произошло бы после падения обороны Дамаска и зоны меньшинств, стало бы подтверждением ее позиции.
За пределами погрешности
Мировой порядок давно сшит недостаточно крепко, но скроен все же лучше, чем мы опасаемся: версии одной из воюющих сирийских сторон оказалось достаточно, чтобы США и союзники запустили сто ракет, но не хватило, чтобы принять окончательное и необратимое решение свергать Асада своими силами.
Речь не о том, что Асад не применял химическое оружие, хотя на Востоке давно научились манипулировать западным состраданием — об этом подробно расскажут торговцы, набивающие людьми неуправляемые баржи на ливийском берегу. Речь о том, что умозаключений о высокой степени вероятности все-таки не должно быть достаточно, чтобы свергать правительства и начинать войны. Вся, западная по происхождению, культура детектива учит нас не делать легких и преждевременных выводов, потому что убийца всегда становится известен в конце романа.
За все время сирийской войны Миссия по установлению фактов ОЗХО и Комиссия по расследованию военных преступлений в Сирии насчитали 33 случая применения химического оружия. Из них в 27 виновником названа сторона Асада, а в остальных ответственность не установлена. В некоторых (например, инцидент от 16 сентября 2016 года с применением иприта в Марат Умм-Хош) она возлагается на повстанцев. 18% неизвестности — это не статистическая погрешность. На основе вероятности и антипатий можно строить обвинения, даже высылать дипломатов, но мир станет совсем рискованным местом, если так будут начинать войны и свергать правительства.
У военных Асада мог быть практический мотив использовать любое оружие: на войне для выполнения задачи часто пользуются тем, что оказалось под рукой, а обычного оружия не хватило, чтобы взять Думу, как и всю Восточную Гуту, за пять лет осады. Фронтовой командир сплошь и рядом больше боится гнева своего генерала, чем иностранного общественного мнения, а решения принимаются внутри локальной информационной среды: для Дамаска в Гуте засели жестокие, на все способные террористы (представьте, что в осаде у наших военных отряд Басаева), которых нужно уничтожить любой ценой.
Но ясен возможный мотив и другой стороны, терпящей поражения и теряющей территории (та же Восточная Гута за последний год полностью перешла под контроль правительства). Обычная война так и не заставила Запад уничтожить Асада, зато применение химического оружия было несколько раз названо последней чертой, и обвинение в том, что он его применил, могло сработать своего рода стоп-краном.
Можно сколько угодно называть враждебного правителя «животным», как Трамп приложил Асада в одном из твитов, но именно это «животное», столкнувшись в 2013 году с риском прямой западной интервенции, заключило сделку о вывозе химического оружия при российском посредничестве, а норвежский Нобелевский комитет оценил ее премией мира. Полное расставание Сирии с химическим оружием — за исключением территорий, неподконтрольных правительству, и тех, где шли бои, — удостоверила та самая ОЗХО (Организация по запрещению химического оружия), которую сами западные страны зовут расследовать утверждения о новых химических атаках.
Из-за того что западные правительства и пресса поддержали рассказ источников из осажденной Думы, создалось впечатление, что слово диктатора Асада противостоит слову демократических государств. Однако в действительности, на земле, свидетельство одних воюющих сирийцев противостоит свидетельствам других воюющих сирийцев: слово сирийской армии против слов «Армии Ислама» («Джейш аль-Ислам») — группировки, которая до прошлой недели контролировала Восточную Гуту и является зонтичным брендом больше чем для шести десятков вооруженных групп.
Благородная роль «Белых касок» в помощи гражданским лицам, пострадавшим от войны, несомненна. Но эта организация — что-то вроде добровольческого МЧС — работает не по обе стороны линии фронта, а исключительно на территориях, занятых повстанцами, связана с их органами власти и финансируется из тех стран, которые выступают против Асада. Между тем из повествования о сирийской гражданской войне постоянно выпадают гражданские жертвы на другой стороне конфликта, а они тоже многочисленны и никак не меньше нуждаются в помощи.
Взаимное уничтожение
Оптика рассмотрения гражданского конфликта в Сирии давно искажена. Для официальной России все, кто против Асада, — террористы, равные или почти равные запрещенной ИГИЛ. Хотя сама Россия гордится, что ей удалось наладить хорошие отношения с режимами, которые смело можно назвать исламистскими, в Саудовской Аравии или Катаре. Похожий, только беднее и беспомощнее, мог бы в конце концов установиться в Сирии после разгрома Асада.
Газета New York Times, в свою очередь, начинает статью о химической атаке в Думе с рассказа очевидца — студента-айтишника, вызывая таким образом сочувствие своей аудитории. Между тем студент-айтишник в консервативной рабочей Думе, где нет университета, на пятый год осады под властью исламистов не то что бы в принципе невозможен, но явно не является ее самым типичным представителем.
Стандартная фраза из выступлений политиков — «диктатор, уничтожающий собственных граждан» — рисует картину силовиков, стреляющих в толпу, а критика российского вмешательства — представление о том, что число жертв войны с приходом России в Сирию возросло. В действительности оно несколько уменьшилось. Также уменьшился поток беженцев. В 2017 году число просителей убежища из Сирии в странах ЕС сократилось почти вдвое — с 1,3 млн в 2015 и 2016 годах до 700 тыс. в 2017-м.
Сирийская война давно не похожа на «кровавое воскресенье», где казаки стреляют в толпу с иконами. Толпа практически сразу вооружилась. В подсчетах убитых ООН сбилась еще в 2014 году и не дает официальных цифр, но даже по данным антиасадовской лондонской Cирийской обсерватории, за шесть лет войны жертвы среди комбатантов распределяются примерно поровну между сторонниками и противниками Асада, и при такой интенсивности боев, пусть с поправкой на использование авиации преимущественно Дамаском, нет основания хотя бы отчасти не применить эту пропорцию к остальным потерям, тем более что гибели гражданских лиц под обстрелом повстанцев Human Rights Watch посвящает разделы во всех докладах. Случаев построения либеральных демократических режимов на территориях, освобожденных от Асада, тоже не зафиксировано. Между тем описание событий в Сирии в прессе выглядит так, как если бы в 1919 году европейские газеты возмущались только зверствами царских генералов Деникина и Колчака.
Если бы последние и необратимые решения политиков принимались на основании их же собственных публичных высказываний и статей в газетах, мы бы видели совсем другой масштаб западных ударов по Сирии. То, что мы наблюдали, свидетельствует о другом — что зазор между публичной и непубличной политикой пока остается. Это напоминает войну в Грузии 2008 года, где, несмотря на полную словесную поддержку Саакашвили и игнорирование сложной природы конфликта, западные политики действовали так, как будто знали что-то еще, но не могли сказать. Это знание потом стало предметом доклада Тальявини.
Если в нынешней операции есть проигравшие, то это не Россия или Америка, а та партия внутри западной коалиции, которая была согласна с тем, что с уходом Асада можно подождать и вообще пусть сирийцы разберутся сами. С каждым химическим инцидентом, с каждым западным обстрелом сирийской армии влияние этой партии уменьшается, а значит, замораживание конфликта хотя бы на условиях нынешнего раздела Сирии откладывается. В новой картине мира, сформировавшейся после травмировавшей американскую политическую систему победы Трампа, оставить Асада — значит не просто сохранить у власти враждебного диктатора, но уступить покушающейся на мировой порядок России, а это так плохо, что пусть лучше сирийцы и дальше воюют.
Другие статьи автора читайте на Carnegie.ru