Традиция и произвол: почему архаизация в Чечне идет сверху
Какое-то время назад среди определенной части демократического спектра была распространена модель, которую можно условно назвать «Хорошая Россия — плохой Кавказ». Утверждающая, что Россия могла бы семимильными шагами двигаться в сторону демократизации и прогресса, да вот традиционный, отсталый, застойный Кавказ не пускает. Но постепенно признаки архаизации нашего собственного российского общества стали столь очевидны, что она потеряла былую популярность.
Однако в связи со скандалом вокруг преследования представителей нетрадиционной сексуальной ориентации в Чечне аналогичные идеи возрождаются вновь. Например, в статье «Чечня — идеальная Россия», журналист «МК» Александр Мельман пишет: «Если нас, «европейцев», легко можно перевоспитать, зарядив по телевизору обратку, то вайнахи уж такие, какие есть». Мне понятен и близок правозащитный пафос (но не тональность! ) подобных публикаций. Но давайте разберемся, правильно ли поставлен диагноз. Верная ли характеристика дана тому, что происходит в Чечне. Да и в России в целом.
Манипуляция традицией
Да, чеченское общество действительно традиционно. Много традиционнее, чем даже в соседнем Дагестане. Меня всегда удивлял контраст: в Дагестане тебя воспринимают — не важно, позитивно или негативно — как отдельную личность со своими взглядами, позициями, установками. В Чечне ты — обязательно представитель какой-то группы: россияне, москвичи, исследователи, либералы. И существующие в представлениях собеседника характеристики этой группы автоматически переносятся на тебя, вне зависимости от того, как ты сам к этому относишься.
И тем не менее, когда чеченские власти убеждают нас в том, что стоят на страже традиций и ислама, должны ли мы верить им на слово? Традиционные общности строятся на базе достаточно автономных, самоуправляющихся структур. Самоуправляющихся не в соответствии с классическими демократическими процедурами (в большинстве случаев там действуют весьма жесткие поколенческие и гендерные иерархии, допускается насилие), но тем не менее решающих вопросы по своим внутренним нормам и правилам. В Чечне подобная автономия практически разрушена. И когда, реализуя принцип коллективной ответственности, власти Чечни требуют выселения семей подозреваемых в участии в незаконных вооруженных формированиях, не верьте, что это традиции. Это манипуляции традиционными нормами — в рамках традиций подобную процедуру могло бы инициировать само сообщество, но никак не власть.
То же и про шариат, по законам которого якобы живет Чечня. В последнее время позицию шариата по вопросу нетрадиционной сексуальной ориентации не раз комментировали в СМИ. Действительно, в исламе гомосексуализм считается страшным грехом и жестко карается, вплоть до смертной казни. Однако для этого необходимо, чтобы человек либо сам признался в своей ориентации, либо это могли подтвердить свидетели. Шпионить, выпытывать, вынуждать человека сознаться запрещено. Об этом очень хорошо говорил, например, Орхан Джемаль. Шариат не предусматривает ни секретных тюрем, ни пыток, ни издевательств над людьми, подозреваемыми в гомосексуализме. Так что давайте не путать шариат с беспределом. Как бы мы ни относились к шариатским установкам в отношении нетрадиционной сексуальной ориентации, к чеченской практике они отношения не имеют.
Темная сторона модерна
В то же время я полностью согласна с тем, что Чечня, серьезно влияя на федеральную повестку, находится в авангарде архаизации страны. Только речь идет не о распространении традиционных правил или шариатских норм, а о насаждении тоталитарных практик, о движении нашего «авторитаризма лайт» в направлении еще большей жесткости, дальнейшего ограничения прав и свобод граждан. Куда он, собственно, и сам стремится. А какими лозунгами, какими нормами при этом манипулируют — это уже вопрос сугубо вторичный. Уже давно признано, что тоталитаризм — не Средневековье, не архаика, а вполне модерное явление, «темная сторона модерна». Именно здесь, а не в традициях, которые сейчас на Кавказе и так активно разрушаются, и не в шариате, который является правовой системой, а не оправданием произвола, наши основные опасности и основные риски. И от этой системы в первую очередь страдают сами чеченцы.
Что касается России в целом, то я не разделяю «оптимистического» взгляда, что наши сограждане полностью зависимы от телевизионной картинки. И если поменять насаждаемую риторику, то тут же станут «правильными» гражданами демократического государства. Потребность в «сильной руке» возникает тогда, когда люди стремятся выбраться из хаоса — внутреннего и внешнего. Именно поэтому после любой революции закономерно следует контрреволюция — стремление возвратиться в то устойчивое, идеализированное «вчера», где не было потрясений, необходимости переосмысления ценностей и смыслов, смены жизненных ориентиров и связанного с этим дискомфорта.
Памятники Сталину в наших городах — это не влияние Кадырова. И даже не инспирированные российской властью инициативы. Это как раз то самое желание опереться на незыблемое прошлое, избежать потребности в самостоятельном выборе и адаптации к новым условиям. Да, власти могут манипулировать этими настроениями в своих интересах, что не отрицает наличия у них внутреннего, вполне объективного основания. Никак с Чечней не связанного. То, что даже Совет по правам человека не смог принять заявление в защиту журналистов, занимающихся расследованием преследований людей нетрадиционной сексуальной ориентации в Чечне, очень наглядно это демонстрирует. Дело не в северокавказских традициях и шариате. Мы сами не хотим меняться. И в этом корень проблемы.