Столетняя война: почему в России не закончился XX век
Более десяти лет назад британский историк Ниалл Фергюсон опубликовал книгу «Война мира». Главная идея его работы сводилась к тому, что завершившийся XX век представлял собой не череду войн и противостояний, как то принято обычно считать, а единый конфликт, затянувшийся с 1914 по 1989 год, — конфликт между несколькими стремившимися к глобальному господству империями, приведший в конечном итоге к их разрушению. Эта трактовка, на мой взгляд, позволяет не только переосмыслить всемирную историю, но и по-новому взглянуть на исторический путь России, используя довольно очевидную аналогию.
Круговое движение
В самом начале этого всемирно-исторического конфликта лидер российских большевиков Владимир Ленин назвал «единственно правильным лозунгом» требование «превращения современной империалистской войны в гражданскую войну». Идея овладела массами, и менее чем через четыре года после начала одной бойни Россия оказалась ввергнута в новую: сто лет назад, в мае 1918 года с восстанием Чехословацкого корпуса, состоявшего из служивших в австрийской армии и перешедших на русскую службу чехов и словаков, началась активная фаза Гражданской войны. С этого момента страна не только была вовлечена в уже упомянутую «войну мира», но и вела на всей своей территории «войну общества» против самого себя.
Как и «война мира», российская Гражданская война знала периоды большей и меньшей ожесточенности. С 1918 по 1921 год ее жертвами стали более 4,5 млн наших сограждан, а почти 2 млн покинули Родину, спасаясь от новой власти. После непродолжительной передышки и практически синхронно с началом очередного большого военного конфликта (зарождавшегося на Дальнем Востоке, в Эфиопии и Испании с конца 1920-х по середину 1930-х годов) в Советском Союзе «обострилась классовая борьба» (сначала с кулаками, потом и с контрреволюционными элементами), которая не прекращалась ни в годы Великой Отечественной войны, ни после ее завершения. Жертвами нового периода той же гражданской войны (1929–1952 годы) стали более 4 млн жертв крестьянского голода, почти 1,4 млн репрессированных конца 1930-х годов, до 1,5 млн жертв «переселения народов», и это еще не полный перечень. По мере разрядки международной напряженности снизился и накал гражданского противостояния — но общество все равно продолжало делиться на «наших» и «ненаших», «честных советских людей» и «отщепенцев».
В начале ХХ века, еще до старта принесенных им войн, великий русский историк Василий Ключевский писал: «История России есть история страны, которая колонизируется; область колонизации в ней расширялась вместе с государственной ее территорией — то падая, то поднимаясь, это вековое движение продолжается до наших дней». Оглядываясь на прошедший век, можно сказать, что история советского и постсоветского Российского государства есть история общества, воюющего с самим собой; ожесточение этой войны достигает локальных максимумов в периоды расширения контролируемой им территории. И это вековое движение, судя по всему, не собирается завершаться — учитывая то, как легко оказалось вернуть в нашу жизнь риторику, в которой есть место термину «враг народа», в адрес инакомыслящих бросаются обвинения в предательстве, а в тюрьмы начинают попадать даже те, кто относительно пассивно распространяет неприемлемые для власти идеи.
Разделенное общество
Хорошо известно, что после десятилетия относительной эйфории, наступившей с окончанием холодной войны и возвещенным Фрэнсисом Фукуямой «концом истoрии», политики и ученые с легкостью стали трактовать появление новых ростков серьезных глобальных конфликтов ни больше ни меньше как «возобновление истории в новом столетии». И это «возобновление истории», пусть оно еще не довело мир до очередной большой войны, тем не менее уже практически запустило в самой России новую волну гражданского противостояния.
Практика показывает, что провоцирование гражданского конфликта через разделение общества на «своих» и «чужих» чревато катастрофическими последствиями. Формируя у людей «военизированный» тип мировосприятия, правительства создают ситуацию, в которой любая уступка трактуется как проявление слабости, а примирение считается чуть ли не поражением. Подобная ситуация существенно облегчает для власти управление разделенным обществом — но при этом оно уничтожает саму социальную ткань и обрекает социум на ослабление и деградацию, пусть даже такую, которая до поры до времени может маскироваться якобы вновь обретенным «государственным величием».
Я убежден: сталкивающееся с серьезными историческими вызовами общество не может позволить себе внутренний конфликт. Попытки найти в нем социальные группы, партии или классы, последовательно действующие в ущерб национальному интересу, свидетельствуют лишь об одном — о нежелании властей беспристрастно определить этот самый национальный интерес. Мне кажется, что и в России пришла пора признать, что россияне могут отличаться не только по полу или вере, но и по убеждениям, стереотипам поведения и отношению к власти — и это нормальное положение вещей, свойственное любому зрелому обществу.
В последние годы российские власти очень «смущенно» относятся к той части истории страны, которая связана с Октябрьской революцией 1917 года. Их можно понять: с одной стороны, политические элиты не могут не идентифицировать себя с советскими институтами и практиками; с другой — они отторгают те революционные методы, которые превозносила советская система. Мне, однако, кажется, что самым катастрофическим последствием захвата власти большевиками стало утверждение в обществе ощущения того, что непрекращающаяся гражданская война представляется его «естественным состоянием» — ощущения, без преодоления которого развитие России в XXI столетии попросту невозможно.
Шанс на мир
Гражданская война советского типа (как и подобные ей, но более скоротечные процессы, имевшие место во многих европейских странах в 1920-х и 1930-х годах) была элементом попытки создать общество, сплачиваемое не столько историей и ощущением принадлежности к нации, сколько идеологией и причислением людей к «прогрессивным» или «реакционным» классам. После распада Советского Союза Россия вернулась к тем границам, которые выглядят по большей своей части естественными, и это лишает страну и ее элиты потребности в идеологии «высшей цели» и «классовой борьбы». Наша страна должна выйти за пределы идеологизмов, что происходит с западным миром начиная еще с 1950-х годов. Целью такой трансформации является прекращение гражданской войны и переориентация сил нации на решение стоящих перед ней вполне реальных и осязаемых, а не гипотетических и воображаемых проблем.
Стабильность, к которой на словах стремится Кремль, невозможна в условиях отсутствия социального мира. Можно сколь угодно долго убеждать себя в том, что на стороне власти находится подавляющее большинство населения — но расколотые на враждебные лагеря общества отличаются как раз тем, что на новом историческом витке, казалось бы, давно подавленное меньшинство способно уничтожить устоявшиеся институты. Следует признать, что власть заигралась с обвинениями своих оппонентов в экстремизме — как следует признать и то, что очень часто обращенные в адрес самой власти обвинения выглядят не как критика, а как оскорбление. Обеим сторонам стоило бы начать поиск компромисса, поскольку «обострения классовой борьбы» никогда не приводили к позитивному итогу — и России это известно лучше, чем любой другой стране и любому другому обществу.
Историк Джованни Арриги сформулировап понятия «длинного» и «короткого» столетия, подчеркивая тем самым, что формальные хронологические рамки хуже определяют динамику обществ, чем целостные периоды их истории. В мире XX век начался, вероятно, не в 1901-м, а в 1914 году, когда разразилась война, подорвавшая великие империи и разрушившая «добрый старый порядок», — и закончился он не в 2001-м, а в начале 1990-х, вместе с завершением фергюсоновской «войны мира». В России ХХ век начался практически тогда же — но в отличие от остального мира в нашей стране он пока не завершился. «Столетняя война» российского общества с самим собой продолжается. Она истощила силы нации, разрушила советское государство, делает нашу страну несовременным изгоем в глазах развитой части мира. За ее продолжение ответственны как власть, так и оппозиция. Эту войну нельзя выиграть — но ее нужно как можно скорее прекратить. Похоронив в российской земле не столько останки тех, кто ее начал, сколько предубеждения и фобии, способствующие ее недопустимому затягиванию.