Постатейный рост: что мешает стабильному развитию российской науки
Ко Дню российской науки Институт статистических исследований и экономики знаний, ведущий науковедческий центр страны, выпустил масштабный опрос руководителей научных организаций о том, как они видят будущее российской науки. Если коротко, то видят они его «на тройку с плюсом»: не ждут ухудшения, но и на серьезное улучшение не надеются. Такие оценки совпадают с картиной российской науки, которую дают объективные показатели за 2017–2018 годы:
- 46-е место в Глобальном инновационном индексе;
- 29-е место в общемировом рейтинге стран, участвующих в глобальных исследовательских фронтах;
- десятое место в глобальном рейтинге патентной активности;
- мировой лидер по доле государственного финансирования в науке;
- четвертое место (после Китая, США и Японии) в рейтинге мировых лидеров по масштабам занятости в науке (при этом Россия — единственная среди развитых государств, где этот показатель снижался; с 1990 года число исследователей сократилось в 2,7 раза, техников — в 3,9 раза);
- 12-е место по общему количеству статей в научных журналах (данные базы Scopus).
Замкнутая система
Первая цифра на самом деле достаточно печальная. 46-е место из 126 означает, что Россия занимает высокие позиции по уровню генерации знаний (это измеряют публикациями и патентами), здесь много ученых, однако их влияние на экономику и общество относительно невелико. Поэтому, например, доля страны в мировом экcпорте товаров в сфере информационно-коммуникационных технологий — 0,1%. Это все высокотехнологичный «хард» — компьютеры, коммуникационное оборудование, бытовая электроника. Впрочем, в том же Глобальном инновационном индексе 2013 года Россия занимала 62-ю позицию.
За красивым названием «глобальные исследовательские фронты» скрывается оценка достижений страны в отдельных областях науки и технологий. И здесь мы видим, что российская наука остается узкоспециализированной: она сильна в физике, химии, науках о космосе и Земле, математике и материаловедении. Добавились нанотехнологии, но развитие биологии и медицины, авангарда XXI века, продолжает буксовать.
Хорошие показатели по патентованию еще более лукавы. Сюда входят и внутренние заявки на патенты, а это показатель, связанный не только и не столько с наукой, сколько с юридическими факторами. Не все то, что патентуется, инновация.
На фоне крайне слабого интереса частного сектора понятно российское лидерство по доле государственного финансирования науки. Наука в России — сфера государственной политики, а не экономический инструмент.
Постатейный рост
Наконец, есть показатель, который характеризует ядро науки — фундаментальные исследования. Это общее число научных публикаций. Конечно, и он спорный — публикация публикации рознь. Однако, за редким исключением секретных отраслей, ученые обязательно публикуются, это первый и непосредственный результат такой работы. Научными статьями отчитываются за гранты и любое другое финансирование. Количество статей вполне можно считать интегральной метрикой масштаба сколь бы то ни было дееспособной науки в стране.
Именно поэтому так внимательно изучают годовые отчеты баз данных научных публикаций Web of Science и Scopus. Десять лет назад ситуация выглядела катастрофической: Россия откатилась на 16-е место в мире по числу научных публикаций и пропустила вперед не только все указанные на графике научные державы, но и Тайвань. А еще раньше, в 1996 году, она была на восьмом месте, а на девятом — Китай, и планомерное падение России выглядело еще более удручающе на фоне впечатляющего прогресса Китая.
С тех пор налицо прогресс, который еще только предстоит оценить. И хотя 12-е место по числу публикаций формально хуже, чем восьмое в 1996-м, важно, что стоит за этими цифрами. Во-первых, за прошедшие годы обострилась конкуренция: например, Индия и Китай не только вошли в мировой топ, но и закрепились там. Кроме того, в 1996 году состояние науки было тяжелейшим, а хорошие показатели давали «советский багаж» и то, что многие уехавшие за границу продолжали по старинке указывать в статьях российские институты в надежде вернуться. Следует отметить, что и сегодня многие работы, особенно высококачественные, делаются в соавторстве с иностранными коллегами. Однако, за исключением случаев прямых злоупотреблений, речь идет о настоящем, а не «бумажном» сотрудничестве. Кроме того, изменение коммуникаций вызывает общий рост международных научных коллабораций — это глобальный, а не только российский тренд.
Успехи и риски
Что произошло за это время? Первая причина — банально стало больше денег. Так, ассигнования на фундаментальные исследования выросли с 32 млрд руб. в 2005 году до 82 млрд в 2010-м и 148,5 млрд в 2018 году. Растет и заработная плата научных сотрудников (даже с оглядкой на манипуляции ради исполнения майских указов). Кроме того, произошли структурные изменения. Запустились программы развития университетов — проект «5–100» и опорные университеты. Оба поддерживают модернизацию образовательных программ, а также развитие науки и инновационной деятельности внутри вузов — по англо-американской модели в противовес советской, когда вузы только обучали, а наука делалась в НИИ. Реформа РАН, начатая в 2013 году, при всех ее изъянах все-таки привела, например, к обновлению и омоложению руководства и штатов академических институтов. Учрежденный в том же году Российский научный фонд выделяет значительное грантовое финансирование на конкурсной основе с прозрачной экспертизой и отдельными проектами для молодых ученых и новых научных групп. Программа мегагрантов — выделение значительных грантов небольшому числу ученых с мировым именем (и снова на конкурсной основе) — позволила привести в Россию ряд совершенно новых научных направлений, заложить научные школы, которые продолжают эти работы даже по окончании гранта.
Но достигнутые успехи хрупки. Как уже говорилось выше, фундаментальная наука не связана с реальным сектором, а потому полностью зависит от государства. Таково уж устройство российской экономики, не располагающее к инновациям. Кроме того, наука испытывает те же проблемы, что и бизнес: юридические и финансовые препоны, сложности со снабжением (особенно когда дело касается зарубежного оборудования и реактивов). Наконец, она страдает от общей для всего государства близорукости: горизонт планирования редко превышает два года. Все вышеперечисленные проекты временные, финансирование выделяется лишь на определенный срок и никто, по большому счету, не знает, что будет дальше. Стабильности не хватает и университетам, и отдельным ученым. Грантовая система в России повторяет западную, однако там она дополняется системой постоянных профессорских позиций. Это значит, что ведущие ученые, показавшие себя способными самостоятельно вести и организовывать исследовательскую работу на высоком уровне, получают в университетах и институтах пожизненные хорошо оплачиваемые позиции. И уже эти профессора подают заявки на гранты, которые позволят им нанимать аспирантов и молодых кандидатов наук. В России такой институт отсутствует, так что и опытные, хорошо себя зарекомендовавшие люди рискуют жить в режиме «то густо, то пусто». Это делает Россию менее конкурентоспособной на мировом рынке борьбы за «научные головы» и ставит под угрозу наметившийся прогресс. Обидно будет, если профинансированная из российского бюджета дееспособная новая лаборатория встанет и переедет в другую страну во главе с руководителем, на которого больше не нашлось денег.