Развитие до состояния трупа: как спасти Петербург от градостроителей

Читать в полной версии

В конце прошлого года президент России Владимир Путин поручил правительству к 1 марта подготовить предложения по переходу крупных городов от генерального плана к документу, определяющему» стратегические направления градостроительного развития». Суть перемен можно понять так — давайте отменим громоздкие, построенные на «липовых» стратегиях регионального развития генеральные планы — на легкие, тактические, реактивные мастер-планы развития территорий. Как это бывает в России, «суверенные» традиции предлагают менять с опорой на международный опыт. «А вот в Лондоне генплана нет», — говорят сторонники перемен.

Но насколько мы — «Лондон»? Готов ли к такой перемене «глубинный» город? Например, в Петербурге сугубо профессиональная процедура разработки, принятия и изменения закона о генплане в реальности стала важнейшим инструментом увязки интересов всех групп влияния — городских властей, строителей, различных гражданских групп. Да, этот инструмент у всех вызывает нарекания, но все-таки он кое-как работает и помогает поддерживать социальное равновесие в городе. Этот инструмент поиска компромисса особенно важен для регионов, где местный парламент — «не место для дискуссий». А таких у нас, как известно, большинство.

Не будет ли это равновесие нарушено? Так или иначе, генеральные планы пока не отменены, вокруг этого сюжета в профессиональных сообществах ведется оживленная дискуссия. Фрагмент таковой — соображения петербургского конфликтолога Елены Черновой:

Деревню — в город

«Разговор о том, к чему может привести отказ от генпланов в крупных городах, следует начать с вопросов о том, что вообще собой представляет сегодня этот документ, какое отношение он имеет к градостроительству и урбанизации, почему его упорно продолжают заказывать некоторые городские администрации (например, Петербург), несмотря на то, что выполнять его никто не торопится.

Ответить на эти вопросы крайне сложно, если не разобраться в серьезной путанице с терминами «урбанизация» и «градостроительство». Каждый исследователь употребляет их со своими смыслами, а чиновники, девелоперы и журналисты, судя по многочисленным публикациям на эту тему в СМИ, зачастую вовсе не понимают даже приблизительного значения этих слов. Например, у нас принято называть урбанизацией и даже «интенсивной урбанизацией» процесс индустриального домостроения на пригородных сельхозполях. Однако массовую застройку едва ли можно назвать урбанизацией. Создание урбанизированной, т.е. городской, среды предполагает не только строительство жилья, но и ряд других, более существенных элементов. В советское время в сельской местности строили многоэтажные дома, но никому и в голову не приходило, что это превратит деревню в город.

Знаменитый архитектор и методолог Вячеслав Глазычев, анализируя градостроительные процессы в СССР, сделал вывод о том, что в советское время речь могла идти не об урбанизации, а слободизации, в том числе превращении в слободы когда-то истинных городов. И это правильно, т.к. застройка «на поводу» у градообразующих предприятий — это и есть слобода. И в дореволюционной России было очень много разных названий для разных типов людских поселений. Кроме городов, были заводы (Петро-завод), крепости (Владивосток), казачьи линии и т.п.

Мимикрируем и продолжаем

Что касается настоящей урбанизации, то она, как показал культуролог Александр Ахиезер, который также исследовал российское градостроение, возможна только в так называемых либеральных социальных порядках, которые характеризуются спонтанным упорядочиванием взаимодействия множества независимых субъектов. Спонтанный, но при этом — порядок. Градостроительство в СССР было явлением совершенно другого, противоположного — авторитарного порядка. Действительно, язык не повернется сегодня назвать результатом урбанизации районов Крайнего Севера возникновение Воркуты и Магадана. Они — результат совсем других процессов — изобретенного в СССР авторитарного градостроительства.

Социалистическое градостроительство, с учетом всех обстоятельств той эпохи — очень человечное явление. Если в эпоху ГУЛАГа задача воспроизводства человека на территориях нового освоения не ставилась, люди были неисчерпаемым «возобновляемым» ресурсом, то, начиная с 50-х годов, градостроительство поставило и на качественном уровне решало задачу обеспечения жизни человека в той же Воркуте и Магадане. В результате были созданы технологии, которые, после перестройки и снятия грифа ДСП, буквально потрясли западное проектное сообщество. Эти технологии позволяли на пустом месте, на вечной мерзлоте, спроектировать и построить, например, город Ноябрьск на 100 тыс. жителей, в котором был обеспечен полный цикл воспроизводства человеческого социума, пусть и в очень узком диапазоне «научно-обоснованных потребностей». Таким образом, эта технология работает при наличии двух условий: производственного фактора и неосвоенных территорий. Именно поэтому она оказалась востребована в проектах строительного освоения сельхозполей. С одной поправкой — сегодня эта технология реализует фактор производства самих квадратных метров. Это единственное «производство» и единственные «рабочие места», которые создаются в процессах нового градостроительного освоения. В такой ситуации невозможно создание среды, которая хотя бы минимально соответствовала целям воспроизводства социума.

В западном городском планировании ведущим фактором является потребление в широком смысле — не только товарное, но социальное, культурное и т.п. Там развитие технологии идет по пути все более точной дифференциации потребностей. И это принципиально другой инструментарий, который работает на уже освоенных территориях, в уже сложившейся очень «плотной» среде, которая конституирована разнообразными интересами социума. Поэтому там профессиональное ядро архитектурного проектирования упаковано в гуманитарные технологии, которые обеспечивают изменение status quo человечными средствами. У нас же вместо гуманитарных технологий впереди архитектора идет бульдозер, который обеспечивает аналог пустого, неосвоенного, полностью зачищенного от какой-то неподконтрольной человеческой активности плацдарма. Именно поэтому так называемое московское благоустройство и реновация — это в чистом виде проявление авторитарного порядка, т.е. — градостроительство, а не урбанистика, несмотря на то, что появились участки по лекалам европейских городов. Власти Москвы успешно используют механизм мимикрии.

Однако за периметром Садового кольца нет никакого авторитарного порядка, т. к. не работают нормативно-правовые документы — генпланы, которые упорно продолжают заказывать некоторые городские администрации в надежде хоть как-то обуздать градостроительный произвол и обременить процесс производства квадратных метров учетом каких-то других факторов. Утвержденные генпланы постоянно корректируются в угоду лоббистских групп.

Но нет и либерального порядка, несмотря на факт безудержной, в высшей степени «свободной», ничем не ограниченной реализацией строительными и транспортными монополиями своих частных интересов. Более того, сейчас большинство проектов генпланов и других градостроительных документов заказываются совершенно с противоположной целью — а именно для того, чтобы, как сказал один архитектор, «обосновать необоснуемое»: «Никто не знает, как мы с инфарктами выходим, когда от нас требуют обосновать необоснуемое». Но ведь обосновывают же!

Спонтанный хаос

В итоге, на мой взгляд, имеет место «спонтанный хаос» — явление, противоположное как истинной урбанизации, так и плановому градостроительству советской эпохи. Именно поэтому бесплодны и бессодержательны многочисленные дискуссии типа «урбанистика & градостроительство» — потому что у нас сегодня нет ни того, ни другого. Результатом процессов спонтанного хаоса становится разрушение сложившейся среды и ухудшение условий жизни людей. Все, что попадается на пути этого хаотического потока, будет им поглощено — прежде всего уже существующие в Ленинградской и Московской областях городки и поселки городского типа, у которых не будет шанса развиться в истинные малые города. Локальные социумы так же будут не способны защитить свою среду от наступления этого хаоса, их жизнь существенно ухудшится, как это уже произошло в ближайших к мегаполисам поселениях. Поэтому, наоборот, зоны интенсивной застройки вокруг мегаполисов правильно будет называть зонами «дезурбанизации».

Сомнительно и применение термина «агломерация» при описании существующих механизмов влияния мегаполисов на окружающие административные образования. Истинное агломерирование — это также явление либерального порядка, которому в СССР было противопоставлено плановое создание ТПК — территориально-производственных комплексов. И сегодня, когда, например, знакомишься с каким-нибудь российским проектом агломерации, то легко считывается принцип советского ТПК — очередная безнадежная попытка обуздать хаос советскими авторитарными градостроительными инструментами. Но так как не выстроен ни либеральный, ни авторитарный порядок, поэтому невозможны ни агломерация, ни ТПК.

Что же нам угрожает, как неконтролируемое последствие спонтанного хаоса? — территория так называемого «агломерирования» превращается в транзитную территорию. По сути все, что захватывается сегодня псевдоурбанизацией или псевдоагломерацией, становится территорией автомобильного и грузового транзита — как природные участки, так и городские и сельские поселения, превращая жизнь локальных социумов в ад.

В ситуации хаоса не поможет никакая «окончательная бумага», как не помог уникальной гряде Варямянселькя в Ленобласти статус государственного заказника, на территории которого нельзя строить ничего от слова «совсем». Трасса автодороги «Кола» разрезала ее надвое — это и есть факт принесения в жертву транзитной функции истинных территориальных ценностей.

Марш хаотизаторов

Что в такой ситуации можно делать? Нужно развивать деятельность территориального и городского планирования. Деятельность должна остаться, но парадигма должна смениться с авторитарной на либеральную и предлагать системе городского управления инструменты для замещения спонтанного хаоса либеральным порядком. Причем не так уж важно, как этот управленческий инструментарий будет называться: генплан, мастер-план или стратегический план. Важно, какой шаг ближайшего развития ситуации в сторону обеспечения управляемости этот документ предлагает. Это, на мой взгляд, возможно. Увы, нынешний профессиональный цех продолжает обсуждать, как вернуть родной им авторитарный порядок. Это, полагаю, реализовать невозможно, т.к. нет ресурсов, необходимых для подавления многочисленных, разнонаправленных и противоречивых импульсов частных интересов. Все попытки выстроить управление городскими изменениями на авторитарном принципе только увеличивают хаос. И, по факту, традиционный инструментарий генпланирования сегодня прекрасно обслуживает хаос. Это почему-то является непреодолимым когнитивным диссонансом для традиционного проектного цеха. Мы стремимся делать проекты, нацеленные на утверждение общественного блага, но с их помощью реализуются чьи-то корыстные интересы, которые это благо уничтожают!

Как называть или самоназываться профессионалам в этой области? Недавно наткнулась — «градостроитель и урбанист ФИО». Но это абсурд! Или градостроитель, т.е. приверженец советского инструментария авторитарного порядка, или урбанист — тот, кто способен создать проект, который сдвигает ситуацию в сторону либерального порядка. Но в одном флаконе — две вещи несовместны. Должны быть еще хаотизаторы — это те, кто сегодня больше всех говорят про «урбанизацию» и «агломерирование», называя этими терминами совсем другие процессы.

Деятели, которые занимаются велодорожками, благоустройством локальных городских участков и в масштабе дворов с использованием механизмов партиципации, это, разумеется, урбанисты, т.к. они продвигают либеральные порядки. Однако, на мой взгляд, независимо от их собственных, в большинстве случаев благих и искренних мотивов, они выступают в роли декораторов сложившейся ситуации. Именно поэтому такие «локальные» урбанисты подкармливаются и финансируются из бюджета. Истинным урбанистом может быть назван только тот, кто продвигает альтернативный порядок в отношении города как целого. Но таких мало. Надо же не только гореть желанием «либерального порядка», но и иметь инструментарий, способы, которые позволяют выстроить эффективное действие.

Развитие до состояния трупа

Есть ли в этой ситуации перспективы смены парадигмы? Разумеется, смена одного порядка на другой совершается через этап хаоса. Хаос разрушителен, но необходим. Однако в деятельности городского планирования он затянулся почти на тридцать лет. Парадигма так и не сменилась. Профессионалы выстояли, выжили, приспособились, продолжают отдавать на-гора продукцию, но она теперь служит хаосу. Я как-то спросила одного крепкого профессионала, который поработал и в советское время и продолжает трудиться сейчас, изменились ли технологии, приемы, подходы, в которых он работает? — «Да, все изменилось. Мы теперь халтуру гоним» — таков был ответ. То есть у градостроителя оппозицией его традиционному инструментарию является не принципиально другой инструментарий, а халтура.

Думаю, что и во многих других сферах деятельности такая же ситуация. Мы имеем дело с новым явлением — стабильностью хаоса. Поэтому в ответ на призыв «Нам нужна стабильность» очень правомерно спросить — «А какая именно?». Потому что, с учетом данных различений, можно выделить как минимум три типа стабильности: авторитарная, либеральная и, как это не парадоксально прозвучит, стабильность хаоса. И можно уверенно предположить, что есть запрос именно на стабильность хаоса. Но в этом случае развития через смену деятельностной парадигмы не происходит. Все заканчивается полным исчерпанием ресурсов социума. Чума закончилась. Воздух города очистился. Но в городе не осталось людей. «Лошадь развилась до состояния трупа». В этом смысле философ Томас Кун, который описал развитие науки через революционную смену парадигм, мне представляется слишком оптимистичным. У него смена парадигмы наступает неуклонно. Но, похоже, у нас изобрели третий вариант — стабильность хаоса. Она будет длиться вечно, пока не кончится».

---

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.