Слава или трагедия: Петербург не знает, какой музей блокады ему нужен
На прошлой неделе жюри отказалось выбрать победителя конкурса на разработку архитектурной концепции музейно-выставочного комплекса «Оборона и блокада Ленинграда», выделив лишь четырех фаворитов. Ответственность за выбор архитектурного проекта члены жюри делегировали анонимным «жителям блокадного города».
Чем можно объяснить столь неожиданное решение жюри, как выбиралось место для музея, почему архитектурный конкурс проводился без внятной концепции музея и какой должна быть эта концепция — лишь немногие из вопросов, которыми задаются неравнодушные к этой теме горожане. Ответы на них пытались дать участники круглого стола в Европейском университете. РБК Петербург приводит наиболее интересные высказывания историков, архитекторов и представителей музейного сообщества.
Милена Третьякова, замдиректора по науке Музея обороны и блокады Ленинграда, соавтор концепции музейного комплекса:
«Мы находимся в очень интересном историческом моменте — нам повезло, мы создаем новый музей. Некоторые говорят: «Ребята, у вас нет концепции, вы точно не знаете, как будете строить рассказ, давайте вы сначала сочините — а потом мы построим музей». Но из-за сжатых сроков так не получится. Мы будем многие вещи делать «с колес».
Проблема в том, что музейного рассказа о блокаде никогда не было, потому что не было достаточной для этого площади. Я немного утрирую, но у нас есть два сформулированных рассказа о блокаде. В обоих из них есть чувство сопричастности. Первый — это музей о победе, когда мы сыплем цифрами, датами и прославляем героизм. А есть второй — это фраза Тани Савичевой «у меня умерли все». И салют, и кладбище — это две крайние точки.
Я не знаю, почему для будущего музея выбрали именно территорию Водоканала. Рассматривали Левашовский хлебозавод, территорию у парка Победы, Таврический сад. Безусловно, поднимались вопросы приспособления Левашовского хлебозавода. Проблема в том, что завод — это частная собственность. Мы пытались говорить с владельцем, но, к сожалению, это оказалось невозможно. Тем не менее, была выбрана территория на набережной».
Никита Ломагин, историк блокады, доктор исторических наук:
«Прежде чем оценивать какой-либо архитектурный проект, нужно помнить о серьезных ограничениях конкурса. Сложности места заключаются в близости Орловского тоннеля, застройки парадного квартала и необходимости соединить будущий комплекс с теми музеями, которые должны быть построены после того, как Водоканал уйдет с этой площадки. Есть транспортная проблема — причем заключение эксперта по транспорту, когда рассматривался проект, было отрицательным — в этом месте строить нельзя.
В любом случае, фактически это первый серьезный мировоззренческий конкурс о том, что нужно помнить о блокаде и какими средствами это рассказывать. В конкурсе приняли участие лучшие архитекторы Петербурга и представители международного архитектурного сообщества, которые хорошо себя зарекомендовали и имели хорошее портфолио. Конкурс репрезентативный — это лучшее, что мы могли получить сейчас, в сжатые сроки».
Владимир Фролов, главный редактор журнала «Проект Балтия»:
«Я сомневаюсь, что музей должен передавать ощущение экзистенциального ужаса. Если мы показываем идею ужаса, нам легко сделать шаг в сторону аттракциона; в любом парке развлечений есть комната страха, дом с привидением.
Но здесь необходимо удержаться от этого. Сплоченность — это и есть архитектурная формула музея. Если мы говорим о представленных работах, я не совсем соглашусь, что это гарантированно лучший результат, который только можно было получить. Этого мы не знаем.
Проблема выбора концепции заключается в том, что посетитель музея — это молодой человек с соответствующим мышлением. А выбор делают старики — здесь есть потенциальное противоречие».
Екатерина Мельникова, антрополог, автор курсов по устной истории и исторической памяти, кандидат исторических наук:
«Когда создается такой масштабный проект, нужно помнить о нескольких вещах. Во-первых, музей строится для людей, которые не знают и не имеют опыта блокады. Есть страх ухода поколения свидетелей. Мне кажется, этот уход не страшен, потому что есть дети, внуки блокадников, чей опыт очень живой. Когда создается такой музей, вполне можно иметь в виду не самих блокадников, но помнить, что память о блокаде — живая.
Во-вторых, такой проект неизбежно станет аттракционом. Будут приходить люди в поисках специфического развлечения. Сюда будут приезжать люди, которые возможно никогда не слышали про блокаду. И все равно они придут в музей, потому что будут знать, что он построен на огромные деньги и на это надо посмотреть.
Важно понимать, что это будет не просто музей, а институт памяти. Я бы призвала подумать, чтобы этот институт работал с живой памятью. Я не имею в виду, что нужно пойти и спрашивать мнение блокадников, каким нужно сделать музей и экспозицию. Но в концепции должен быть заложен канал взаимодействия с этими людьми. Воспоминания людей о блокаде очень разные, поэтому музей, чтобы быть серьезным институтом памяти, должен показывать разные вещи. Если иметь в виду все эти сложности, нужно стремиться к тому, чтобы музей был архитектурно максимально нейтральным».