Глава Solopharm — о крахе аптек и продлении жизни россиян

Читать в полной версии

Год пандемии стал для компании Solopharm («Солофарм»), созданной и возглавляемой петербургским предпринимателем Олегом Жеребцовым (основателем сети «Лента»), периодом роста в нескольких направлениях сразу. В первом полугодии, по данным DMS, компания заняла первое место среди лидеров российской фармы по динамике объема продаж. В сентябре она открыла биотехнологические лаборатории и начала строить завод-трансформер, спроектированный немецкими инженерами.

В интервью РБК Петербург Олег Жеребцов рассказал о том, почему компания растет в «токсичных» условиях, выгодно ли продавать лекарства через интернет и есть ли высококлассные разработки препаратов в России.

КРАХ АПТЕК — ГЛАВНЫЙ РИСК

— Почему компания растет в экономических условиях, почти запретительных для развития бизнеса? Должны быть конкретные причины.

— Они есть. Во-первых, российская фарма очень перспективна — и вода в заливе поднимает все лодки. Пять-шесть ведущих фармкомпаний-производителей Петербурга растут на 15-40 процентов ежегодно. Российская фармотрасль в целом, по свежим данным DMS, выросла на 9% в деньгах год к году. Находясь в Петербурге, мы имеем дополнительные преимущества, потому что здесь отличные инженерные кадры, а уровень заработных плат на 30% ниже, чем в Москве. И степень интеграции в европейское пространство, в том числе технологическое, здесь выше, а для фармы это важно. И, во-вторых, у нас предпринимательская компания, которой присущ дух быстрого роста — мы регистрируем очень много новых препаратов, культура компании направлена на постоянные изменения.

— Но экономика в стране ухудшается — население беднеет, прогнозируют рост безработицы, банкротство части компаний и неплатежи. Как это скажется на фарме в целом и вашем бизнесе в частности?

— Две трети нашей выручки формирует аптечный сегмент, остальное — бюджетные закупки. Продажи в обоих сегментах будут и дальше расти. Мы лишь переживаем за слабость аптечных сетей. Этот сегмент последние 5 лет не показывает прибыли и стагнирует, с точки зрения технологий. Туда не вливался венчурный капитал, с аптеками боятся работать банки. И вот в банкротстве аптечных сетей я вижу главный риск. От краха аптек пострадают многие.

— Как пострадают?

— Будут задержки оплаты, снижение темпа продаж и так далее. Вдумайтесь: в России работает 62 тысячи аптек. Консолидация отрасли идет, но медленно. Этот сегмент не показывает признаков оздоровления даже в результате кризисов — нет очищения через банкротства. Иными словами, отрасль не дает возможность лучшим компаниям захватить большую часть рынка. В продовольственном ретейле это происходило моментально — буквально за два-три месяца компания исчезала, ее место занимал более экономически здоровый игрок. В аптечной рознице стагнация больной компании тянется годы.

ДОСТАВКА — ЭТО ДОРОГО

— Говоря о захвате лучшими компаниями слабого рынка как о желательном сценарии, почему вы не инвестируете в аптечную розницу? В частности, в интернет-торговлю лекарствами, которую в этом году разрешили?

— Давайте не будем заблуждаться: разрешение касается формирования заказов, а не доставки продукции потребителю. Это гибридная форма, которая не является полноценной интернет-торговлей. Вы все равно приходите в аптеку, стоите в кассу, только на этапе сборки заказа экономите немного времени. Настоящая интернет-торговля лекарствами, существующая на Западе — это торговля вообще без юнитов, стоящих на земле. У нас же аптечные юниты, склады при них — все сохраняется.

С другой стороны, интернет-торговля — это операционные издержки в размере 20-25% от оборота, классическая аптека — 17-18%. То есть, классический аптечный ретейл по-прежнему более эффективен. Если бы мы поставляли лекарства через интернет, минуя аптеки, мы бы не зависели от розницы, это плюс. Но поскольку издержки в интернет-торговле очень высоки, то цена для конечного потребителя при этом бы росла. А потребитель сейчас в такой ситуации, что он выискивает на полке товар, более дешевый на копейки, и отдает ему предпочтение. Такого не было ни десять, ни пятнадцать лет назад! А раз так, то наши граждане не будут доплачивать за издержки интернет-торговли ради более удобного сервиса.

В «Ленте» мы опасались онлайн торговли в 2000 году. И до сих пор интернет-доставка занимает у российских фуд-ретейлеров менее 1% продаж. Я думаю, что компании, занятые интернет-доставкой товаров из продовольственных сетей, находятся не в очень хорошей финансовой форме.

— Но у них взрывной рост продаж в этом году, у некоторых на два порядка.

— Давайте подождем финансовых итогов года, посмотрим на EBIDTA этих компаний. Кроме того, когда пандемия закончится, и классическая торговля заработает в полную силу — вот тогда надо будет смотреть на отчетность компаний фудтеха. Потому что многие тренды 2020 года — временные, а если мы говорим об инвестициях в те или иные сегменты, надо их оценивать на перспективу.

Субъективно, я скептически отношусь к сегменту интернет-торговли вообще, и в аптечном ретейле — особенно. Доставка до дверей — это в принципе дорого, плюс люди живут в подъездах, куда трудно попасть, движение по дорогам в городах затруднено, ну и так далее… Доставка еды из ресторанов — другое дело.

— Вы вообще не видите для себя перспективных новых ниш в рознице?

— Трудно двигаться на всех фронтах сразу. Мы только что оборудовали R&D центр в нашем БЦ, для работы на основное производство, в нем занято 28 сотрудников. На территории завода департаменту разработок уже не хватало места. Плюс, мы открыли биотехнологический проект. Сейчас нам важно инвестировать в R&D и выпуск новых препаратов. Логистика, ретейл, интернет-продажи — уход в сторону от наших главных компетенций.

КОТЕЛ ИННОВАЦИЙ

— В первые годы вы выпускали дженерики массового спроса, оригинальные препараты не создавали. Вы поменяли бизнес-модель?

— Компания действительно перестраивается. Буквально за год был принят 31 сотрудник в биотехнологический департамент. Это совсем новые люди, их не было в компании еще год назад. Мы закупили принципиально новые приборы для исследований, оснастили «чистые комнаты», создали пилотные участки, налаживаем сотрудничество со сторонними R&D центрами. Примерно один миллиард рублей мы инвестировали в биотех за последний год. Конечно, это terra incognita и более рискованная сфера, чем выпуск традиционных жидких лекарственных форм, с которого мы стартовали. И мы будем совершать ошибки, периодически инвестировать в тупиковые ветки исследований. Но я искренне верю, что биотехнологические препараты позволяют лечить людей на качественно новом уровне.

— В чем главные сложности в биотехе?

— В людях. Нужны профессионалы в узких предметных областях, их немного. Три кадровых агентства работают на нас по биотехнологическому проекту. Мы, по сути, просеиваем всех имеющихся в России стоящих специалистов в этой отрасли. Уже снимаем 17 квартир в Петербурге для приехавших к нам сотрудников.

— Каковы ваши амбиции в области биотехнологий и в целом в инновационной сфере?

— Мы хотим разработать и выпустить на рынок 10-12 моноклональных тел в области лечения онкологических и аутоиммунных заболеваний в ближайшие пять лет. Но чуть ли не каждый месяц мы видим новые возможности в этих нишах. Их гораздо больше, чем в отрасли «обычных» фармпрепаратов химического синтеза. Биотех — это бурлящий котел инноваций. В одном Бостоне работает более 1000 биотехнологических компаний.

— Зачем вы пошли в область, где уже работают тысячи передовых компаний? Есть ли шансы сделать что-то лучше них?

— Я хочу, чтобы люди в нашей стране жили дольше. Может быть, это пафосная идея, но я, правда, считаю важным над этим работать. Сейчас цены лучших биотехнологических препаратов, создаваемых в мире — космические, по меркам наших граждан. То есть, попросту передовое лечение — неподъемно для человека в России. У нас нет страховой медицины такой, как в Западной Европе, когда на лечение одного пациента страховщики могут выплачивать миллионы долларов. А раз так, нам надо искать другую модель финансирования. Сами граждане не справятся с покупкой передовых лекарств по сегодняшним ценам.

— Вы видите модель, альтернативную медицинскому страхованию?

— Просто нужно создать плотную конкуренцию на этом рынке, чтобы много компаний выпускало много препаратов в самых разных областях, тогда их цена неизбежно упадет. Вы знаете, есть препарат от «Новартис» за 2 миллиона долларов. Но как только будет выпущен другой такой препарат, «Новартису» придется снизить цену.

ПЕРЕДОВОЕ ЛЕЧЕНИЕ ДЛЯ РОССИЯН

— Вы знаете, что многие в России боятся импортозамещения лекарств — и пациенты, и врачи считают, что отечественные препараты менее эффективны и дают больше «побочек».

— Да, я знаком с этими оценками. В некоторых случаях они имеют под собой основания, ведь отечественная фарма неоднородна, остались еще устаревшие производства. Однако в основном это предустановленный эмоциональный фон, стереотипное отношение. И я вижу часть своей миссии в изменении этого стереотипа.

В России немало фармпроизводств, работающих по стандартам GMP, с накопленной доказательной базой в пользу терапевтического эффекта и чистоты производимых препаратов. Нам кажется важным и дальше строить отличные локальные производства, давать рабочие места. Мы как страна можем нацеливаться на сложные генно-инженерные препараты, но сначала надо создать базу. Невозможно вырастить гениальных генных инженеров, никогда не работавших на современных фармпредприятиях. Молодежь должна понимать, зачем им оставаться в России, что важного они здесь смогут сделать.

Мне нравится менять устаревшие правила игры. В тех секторах, куда приходит наша компания, происходят ощутимые изменения к лучшему. В каком-то смысле мы устанавливаем на новом уровне планку стандартов — в культуре производства, терапевтической ценности молекул, упаковке.

— Ваш будущий завод по выпуску твердых лекарственных форм — первое предприятие-трансформер в российской фарме. Это важно?

— Важно, что в России можно создать технологически сложное, даже по мировым меркам, предприятие. Заводов, в которых конфигурации помещений меняются под текущие производственные задачи, только единицы в европейской фарме. Потому что стандарты GMP очень строги по отношению к чистоте воздуха, воды и так далее, и при необычных технических параметрах соблюсти их еще сложнее. Мы сотрудничали при проектировании завода с 26 иностранными командами. Благодаря их знаниям, реализация этой идеи стала возможной.

Но, конечно, не было сверхзадачи поставить какой-то технический рекорд. Еще с первых дней «Ленты» я фанат эффективности. Мне важно, что переход с выпуска одних видов препаратов на другие, с заменой или расширением производственных линий, не потребует строительства новых площадей. И переналадка производства под выпуск нового препарата будет проходить с минимальными затратами времени.

ДЕФИЦИТ ОБРАЗОВАНИЯ

— Сотрудничая с иностранными командами, вы сталкивались с нежеланием делиться технологиями с компанией из России?

— Большинство наших партнеров находятся в Европе, в основном в Германии, некоторые — в Швейцарии и Северной Италии. Они открыты, общаются, никаких проблем я не вижу.

— Карантин помешал работать с иностранными командами?

— Спутал карты. Zoom, Skype — мы все устали от этого. Онлайн-работа не заменяет энергетику живой командной деятельности. Дитер и Питер — два инженера, спроектировавшие этот завод, очень хотели приехать на его закладку.

— Уровня российского фармобразования достаточно для дальнейшего развития отрасли?

— Это приличного уровня вузы, которые в основном выпускают технологов для фармпроизводства и провизоров для аптек. У нас остро не хватает образования, связанного с разработкой и внедрением новых препаратов.

В России не поставлена на поток исследовательская работа в фарме. Мы хвалимся своей наукой, но у нас очень, очень мало R&D центров. А посетив те, которые есть, вы удивитесь их скромному масштабу, старому оборудованию и неблагоустроенности.

Я не верю государству в том, что оно создаст кластеры высоких технологий в России. Оно может дать деньги, землю, воду, более благоприятный административный режим для инвесторов. Но только частные компании могут изменить этот ландшафт. В области биотеха, например, они есть, но их должно быть на порядок больше.

Кроме того, надо активнее интегрироваться в мировое технологическое пространство. Не вижу для этого препятствий — передовые знания есть даже в интернете. Многие изобретения публикуются, далеко не все из них защищены патентами. Есть изобретатели, которые принципиально открывают доступ к своим открытиям. Принцип открытых инноваций — это не пустые слова, он работает.

НЕТ ПРЕПАРАТОВ ПРОТИВ COVID

— Вы сказали, что ваш биотехнологический проект рассчитан на четыре года. Что это значит?

— Пройдет четыре года до момента регистрации препаратов. Я поздравляю коллег, которые делают вакцину и регистрируют ее за полгода, но это административная инновация, а не медицинская. Для всех остальных компаний, занятых разработкой медицинских препаратов, цикл разработки, клинических исследований и регистрации неизбежно занимает несколько лет.

— Вы не участвуете в гонке за вакциной против COVID-19?

— Нет, это не наша область.

— А в подготовке препаратов против «ковида»?

— Понимаете, нет препаратов против COVID-19. Есть поддерживающие препараты, помогающие организму справиться — антикоагулянты в том числе. Некоторые из них, производства «Солофарма», хорошо себя зарекомендовали во время эпидемии. Но это не лечение болезни.

Лечением может быть только создание антитела, которое изменит структуру попавшего в организм вируса и заблокирует его активность. Такой сложный препарат не разработать быстро, по ходу текущей работы фармпроизводства. Я очень много читаю иностранную профессиональную прессу и не вижу там оптимизма относительно ближайшего года. В лучшем случае появления эффективных средств против нового вируса ожидают в середине 2021 года. Кстати, и коллеги из Института Гамалеи сообщили, что клинические исследования их вакцины завершатся в 2022 году.

Беседовала: Елена Кром

Повтор публикации от 17.09.2020